— Да, с тобой это бывает, — сказал Вихров. — Надо тебе думать больше. Ну ладно, я поехал.
Он кивнул товарищу и хотел было тронуть лошадь, как вдруг позади них послышался быстрый конский топот. Вихров оглянулся. Вдоль колонны ехал крупной рысью молоденький всадник в черной черкеске.
— Хороша Маша, да не наша, — вздохнул Тюрин.
— Кто такая? — спросил Вихров.
— А разве ты не знаешь?
— В первый раз вижу.
— Маринка. Сестрой работает.
— Откуда ты ее знаешь? — удивился Вихров. Тюрин усмехнулся.
— Я еще в Ростове с ней познакомился. Вместе с Копченым специально в околоток ходили… Только уж больно строга. Копченый по простоте что-то ей ляпнул, а она нас обоих выгнала вон. Там еще Дуся есть, санитарка. Ничего девочка. Хорошая. Ты что, уж поехал?
— Да, мне пора, — сказал Вихров.
Он кивнул Тюрину и поскакал в свой эскадрон.
— Ну как? Проведал товарища? — приветливо спросил его Иван Ильич, когда он занял свое место в строю позади Ладыгина.
— Все в порядке, товарищ командир эскадрона, — ответил Вихров.
— Добре. А тут один командир был, хотел тебя видеть. Здоровый такой.
— Это мой товарищ. Вместе приехали.
— Я знаю. Как его фамилия?
— Дерпа, товарищ командир.
В голове колонны тронулись рысью. Иван Ильич, привлекая внимание эскадрона, поднял руку и, подобрав поводья, погнал жеребца. Эскадрон перешел на рысь.
Всадники мягко закачались в седлах. По степи покатился конский топот.
Начинало смеркаться. Степь по-прежнему находилась в движении. По дорогам тучей шла конница. Свежий ветерок шелестел в развернутых значках и знаменах.
Временами казалось, что за дальними курганами уже больше никого не осталось… Но вновь и вновь они покрывались черными массами всадников, и конский топот, песни и громыханье артиллерийских запряжек растекались в степи.
Конная армия шла на запад.
Там, у горизонта, среди дымчатых облаков, как в зареве огромного пожара, садилось кроваво-красное солнце.
6
Над Гуляй-Полем стоном стояли пьяные песни. Новоспасский и Снегиревский полки «армии» Махно прибыли сюда еще с вечера. Всю ночь шел дым коромыслом: пропивали добычу, захваченную в обозах отступившего в Крым генерала Слащева, и даже теперь, когда солнце уже давно перевалило за полдень, песни и музыка не умолкали ни на минуту.
Махно и на этот раз остался верен себе и сумел погреть руки на чужой победе. Красной Армии было не до обозов. Она стремилась не допустить ухода противника в Крым и разбить его в Северной Таврии. Махно сделал вид, что перешел на сторону красных, и крепко встал на пути отхода белых. Однако после первого же натиска Слащева он пропустил его, а часть обозов и войсковую казну захватил, благо при обозе не было артиллерии, к которой Махно испытывал чисто органическое отвращение.
Но, как говорится, аппетит приходит с едой: захватив обозы, Махно решил войти в Крым вслед за Слащевым. Для этой цели он использовал обман. Но если раньше он врывался в занятые неприятелем населенные пункты под видом свадьбы, предварительно упрятав под сено стоявшие на возах пулеметы, то на этот раз атаман намеревался войти в Крым под видом продажи капусты. Но, однако, «покупатели», разгадав его коварный маневр, так встретили «продавцов» артиллерийским огнем, что вся дорога от Перекопа до Чаплинки протяжением в несколько верст была сплошь усеяна капустными листьями… Предприятие сорвалось. Обремененная добычей, «повстанческая армия» отошла в Гуляй-Поле, или в «Махноград», как его называли махновцы.
Самого атамана в Гуляй-Поле не было. Приезда его ждали с часу на час. Тем временем «буйная вольница» продолжала гулять. Широкая площадь была забита народом. В толпе мелькали пестрые свитки, соломенные шляпы, цветные головные платки. Кое-где виднелись выкраденные из дедовских сундуков, а то и из музеев старинные кунтуши красного, желтого и голубого сукна с галунами и позументами. Изредка над толпой проплывали высокие смушковые шапки с длинными, до плеч, алыми шлыками.
Странный шум, похожий на отдаленные раскаты грома, раздавался на окраине площади. Там открывалось дикое зрелище. Какие-то фантастически одетые люди, топоча коваными каблуками, бегали по клавиатуре нескольких пианино, поставленных в ряд.
— Егей-гей!.. Ого-го! — орал лохматый парень в гусарской венгерке, держа бутылку в руке. Он прыгал на месте, с такой силой ударяя по клавишам, что они летели из-под его тяжелых сапог.
У раскинутых в ряд балаганов народу было больше всего. Оттуда доносились взвизги молодиц, говор и смех. Среди народа сновали неряшливые странные личности с длинными волосами, в измятых пиджаках и мягких фетровых шляпах — анархисты, или «ракло», как в насмешку звали их рядовые махновцы.
Рябой парень, обвешанный гранатами, с, тоял у балагана с вывеской «Парикмахер Жан из Парижа» и молча наблюдал всю эту картину. Ему приходилось повертываться то одним, то другим боком, потому что он смотрел лишь одним глазом. Другой глаз был выбит и зарос диким мясом с черной дыркой посредине.
Внимание одноглазого парня привлекло происходящее в балагане, и он стал боком смотреть в приоткрытую дверь. Кудрявая маникюрша с затейливой челкой ловко орудовала пилочкой, подтачивая ногти на унизанных кольцами толстых пальцах плотно сидевшего в кресле атлетически сложенного человека. На первый взгляд человек этот напоминал борца или боксера тяжелого веса, но он не был ни тем, ни другим, а был биндюжником из Бердянска. Курчавые рыжие волосы, выбиваясь из-под голубого околыша его залихватски измятой фуражки, жесткими колечками падали на широкий низенький лоб. Маленькая головка с оттопыренными, как у летучей мыши, ушами, большим ртом и мягким бесформенным носом никак не соответствовала его широченным плечам. Расставив толстые ноги в высоких ботфортах, он смотрел выпуклыми зелеными глазками на свои огромные красные руки, поросшие рыжеватой щетинкой.
Одноглазый сразу узнал в сидевшем Левку Задова, начальника военно-полевой контрразведки, прозванного махновцами Жабой.
В балагане находилось еще два человека. Один из них, в морском бушлате, полосатой тельняшке и в зашнурованных до колен желтых английских ботинках с блестящими шпорами, оглядывал в зеркале только что сделанную ему прическу «бабочку» с большим начесом на высокий, сжатый в висках, узкий лоб. Другой, тонкий, брился.
— Ты скоро? — спросил стоявший у зеркала, повертываясь к Левке Задову… У него было красивое лицо с черными ловко подбритыми кверху полумесяцем усиками.
— А шо ты, милый, торопишься? — отозвался Левка Задов, позевывая. — Или горит, что ли, где? Или твоя небесная кавалерия разбежалась?.. И, между прочим, я готовый. — Он медленно поднялся, сорвал с пальца кольцо и величавым жестом бросил его маникюрше. — На, коломбиночка! Носи на здоровье! Это за меня и за Щуся, — пояснил он, показывая на красавца в тельняшке. — Слышь, Щусь, а ну скажи, похож я на жельмена? — спросил он, охорашиваясь.
— Точно! Как есть жельмен, — сказал угодливо Щусь, надевая на голову матросскую бескозырку с длинными ленточками.
Вдруг Левка Задов резким движением повернулся к дверям. В балаган быстрыми шагами вошел высокий и тощий как жердь, заросший бородой человек. Он подошел к Левке и, бросив по сторонам быстрый взгляд, зашептал ему на ухо.
Левка нахмурился. На его низеньком лбу взбухла синяя жила.
— Да шо ты, Гуро?.. Золотой, говоришь? Да как он, цуцик, смел без меня!.. Ну, погоди, элемент! Я до тебя доберусь, — заключил он, багровея… — Где он?.. В штабе? Хорошо, я сейчас.
— Мне покуда можно идти? — спросил Гуро.
— Иди.
Гуро, чуть сутулясь, вышел из балагана.
— Чего он, братишка? — спросил Щусь.
— Да там одну штуку ограбили. — Левка Задов поморщился. — А я было только себе ее приглядел.
Он подмигнул маникюрше и, ступая вразвалку, направился к выходу.
Одноглазый парень, который наблюдал всю эту картину, отскочил от двери и, скрывшись в толпе, пошел вдоль балагана. Навстречу ему с музыкой и пьяными криками медленно подвигалось шумное шествие. Впереди всех, высоко вскидывая ноги, отплясывали чертовского гопака два голых до пояса человека. Один из них, с белыми шрамами на искромсанном шашкой лице, был в цветных женских чулках с голубыми подвязками и шелковых трусиках; на другом, чубатом, белели пышные, как морская пена, кружевные панталоны, из которых выставлялись его черные волосатые ноги. Пляшущим подыгрывали гармошка и бубен. Позади со смехом и криком валил кучей народ.
— Швыдче! Швыдче! — кричал идущий рядом старый махновец. — А ну, а ну, хлопцы!.. Вот так гарно! — Видимо, очень довольный, он хохотал и, приседая, хлопал себя по коленкам. — А ну, гуляй за мои! — распалясь, крикнул он, вынимая из кармана и бросая под ноги пляшущим два золотых.
